Неточные совпадения
Господин этот приподнял свою соломенную шляпу над вьющимися редкими
волосами,
открывая высокий, болезненно покрасневший от шляпы лоб.
И выдалось вперед все прекрасное лицо ее, отбросила она далеко назад досадные
волосы,
открыла уста и долго глядела с открытыми устами.
Ее
волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица,
открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного, выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей под головой, пригибался к затылку.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по краю стола и
открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать в ухо Спивак. Она была в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые
волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
Калитку
открыл широкоплечий мужик в жилетке, в черной шапке
волос на голове; лицо его густо окутано широкой бородой, и от него пахло дымом.
Пошлые слова удачно дополнял пошленький мотив: Любаша, захлебываясь, хохотала над Варварой, которая досадливо пыталась и не могла
открыть портсигар, тогда как Гогин
открывал его легким прикосновением мизинца. Затем он положил портсигар на плечо себе, двинул плечом, — портсигар соскользнул в карман пиджака. Тогда взбил
волосы, сделал свирепое лицо, подошел к сестре...
Иногда он широко
открывал беззубый рот, зашитый
волосами реденьких усов, и минуты две-три тянул тонким режущим уши горловым голосом...
Варвара, встряхнув головою, рассыпала обильные рыжеватые
волосы свои по плечам и быстро ушла в комнату отчима; Самгин, проводив ее взглядом, подумал, что
волосы распустить следовало раньше, не в этот момент, а Макаров,
открыв окна, бормотал...
Открыв глаза, она стала сбрасывать
волосы, осыпавшие ее уши, щеки. В жестах ее Клим заметил нелепую торопливость. Она злила, не желая или не умея познакомить его с вопросом практики, хотя Клим не стеснялся в словах, ставя эти вопросы.
— Ну, что за беда, коли и скажет барину? — сам с собой в раздумье, флегматически говорил он,
открывая медленно табакерку. — Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то, иной, глядит, глядит, да и за
волосы…
Райский молча рассматривал его. Марк был лет двадцати семи, сложенный крепко, точно из металла, и пропорционально. Он был не блондин, а бледный лицом, и
волосы, бледно-русые, закинутые густой гривой на уши и на затылок,
открывали большой выпуклый лоб. Усы и борода жидкие, светлее
волос на голове.
На лбу были глубокие морщины,
волосы открывали лысину, рот складывался в искривленную, неестественную улыбку.
Луша слушала эту плохо вязавшуюся тираду с скучающим видом человека, который знает вперед все от слова до слова. Несколько раз она нетерпеливо откидывала свою красивую голову на спинку дивана и поправляла
волосы, собранные на затылке широким узлом; дешевенькое ситцевое платье красивыми складками ложилось около ног,
открывая широким вырезом белую шею с круглой ямочкой в том месте, где срастались ключицы.
Чахоточный, желтый Давидов, весь в клочьях
волос, тоже
открывал рот, странно уподобляясь галчонку, только что вылупившемуся из яйца.
Термосесов же стоял весь выпуклый, представляясь и всею своею физиономией и всею фигурой: ворот его рубахи был расстегнут, и далеко за локоть засученные рукава
открывали мускулистые и обросшие
волосами руки.
И вот этот батюшка, которого уверили, что он особенный, исключительный служитель Христа, большей частью не видящий сам того обмана, под которым он находится, входит в комнату, где ждут принятые, надевает занавеску парчовую, выпростывая из-за нее длинные
волосы,
открывает то самое Евангелие, в котором запрещена клятва, берет крест, тот самый крест, на котором был распят Христос за то, что он не делал того, что велит делать этот мнимый его служитель, кладет их на аналой, и все эти несчастные, беззащитные и обманутые ребята повторяют за ним ту ложь, которую он смело и привычно произносит.
Иногда он встречал её в сенях или видел на крыльце зовущей сына. На ходу она почти всегда что-то пела, без слов и не
открывая губ, брови её чуть-чуть вздрагивали, а ноздри прямого, крупного носа чуть-чуть раздувались. Лицо её часто казалось задорным и как-то не шло к её крупной, стройной и сильной фигуре. Было заметно, что холода она не боится, ожидая сына, подолгу стоит на морозе в одной кофте, щёки её краснеют,
волосы покрываются инеем, а она не вздрагивает и не ёжится.
Его глаза смотрели серьёзно и весело, скуластое лицо красиво удлинялось тёмной рамой мягких
волос, они росли от ушей к подбородку и соединялись на нём в курчавую, раздвоенную бороду,
открывая твёрдо очерченные губы с подстриженными усами.
У стены, заросшей виноградом, на камнях, как на жертвеннике, стоял ящик, а из него поднималась эта голова, и, четко выступая на фоне зелени, притягивало к себе взгляд прохожего желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь в память всякого, кто их видел, тупые глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый нос, двигались непомерно развитые скулы и челюсти, шевелились дряблые губы,
открывая два ряда хищных зубов, и, как бы живя своей отдельной жизнью, торчали большие, чуткие, звериные уши — эту страшную маску прикрывала шапка черных
волос, завитых в мелкие кольца, точно
волосы негра.
Когда Евсей
открыл дверь, перед ним, покачиваясь на длинных ногах, вытянулся высокий человек с чёрными усами. Концы их опустились к подбородку и, должно быть,
волосы были жёсткие, каждый торчал отдельно. Он снял шапку, обнажив лысый череп, бросил её на постель и крепко вытер ладонями лицо.
Саша неприятно улыбнулся и, ничего не ответив, заложил руки в карманы и стал ходить по комнате, то пропадая в тени, то весь выходя на свет; и серая куртка была у него наверху расстегнута,
открывая кусочек белой рубашки — вольность, которой раньше он не позволял себе даже один. Елена Петровна и сама понимала, что говорит глупости, но уж очень ей обидно было за второй самовар; подобралась и, проведя рукой по гладким
волосам, спокойно села на Сашин стул.
Старуха вскочила, хотела бежать, но вдруг крепко закружилась голова, и она упала. Ледяная дорожка обмокла, была скользкая, и старуха никак не могла подняться: вертелась, приподнималась на локтях и коленях и снова валилась на бок. Черный платок сполз с головы,
открыв на затылке лысинку среди грязно-седых
волос; и почему-то чудилось ей, что она пирует на свадьбе: женят сына, и она выпила вина и захмелела сильно.
И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых
волос, в тёмном, широком платье. На её бледном лице хорошо светятся серые глаза; мягким голосом она очень просто и покорно, не жалуясь, рассказала о недавней смерти мужа, о том, что хочет продать усадьбу и, переехав в город,
открыть там прогимназию.
В десяти шагах от меня, из лесу вышла высокая молодая девушка с высоко подтыканным ситцевым сарафаном; кумачный платок сбился на затылок и
открывал замечательно красивую голову с шелковыми русыми
волосами и карими большими глазами. От ходьбы по лесу лицо разгорелось, губы были полуоткрыты; на белой полной шее блестели стеклянные бусы. Девушка заметила меня, остановилась и с вызывающей улыбкой смотрела прямо в глаза, прикрывая передником берестяную коробку с свежей малиной.
Чья-то рука легла на мое плечо и несколько раз меня толкнула… Я
открыл глаза и, при слабом свете одинокой свечи, увидел пред собою Фустова. Он испугал меня. Он качался на ногах; лицо его было желто, почти одного цвета с
волосами; губы отвисли, мутные глаза глядели бессмысленно в сторону. Куда девался их постоянно ласковый и благосклонный взор? У меня был двоюродный брат, который от падучей болезни впал в идиотизм… Фустов походил на него в эту минуту.
Сидя в гостиной, он рвал на себе
волосы, проклинал себя и Мановского, хотел даже разбить себе голову об ручку дивана, потом отложил это намерение до того времени, когда Анна Павловна умрет; затем, несколько успокоившись, заглянул в спальню больной и, видя, что она
открыла уже глаза, махнул ей только рукой, чтоб она не тревожилась, а сам воротился в гостиную и лег на диван.
От танцев щечки ее разгорелись; шелковая мантилья спала и
открыла полную, белую шею и грудь; черные глазки разгорелись еще живее, роскошные
волосы, распустившиеся кудрями, падали на плечи и на лоб.
Злой ноябрьский ветер, налетая на него, трепал жидкие
волосы большелобой головы, поднимал до колен рубаху,
открывая ноги, толстые и гладкие, как бутылки, обросшие желтоватым пухом, и показывал, что на этом человеке нет штанов.
Но его выручила из затруднительного положения сестра. Она уже насытилась и сидела, откинувшись на спинку кресла. Тёмные
волосы её были причёсаны старомодно, но эта прическа в форме короны очень шла властному выражению её лица. Её губы, вздрогнувшие от улыбки,
открыли белую и тонкую, как лезвие ножа, полоску зубов, и, красивым жестом остановив брата, она сказала...
Носил очень сильные очки, и когда смеялся, то
открывал десны, отчего казалось, что смеется он весь, снаружи и с изнанки, и что даже
волосы его смеются.
Аннушка сняла с головы платок и стала красивее:
волосы у нее были волнистые, каштановые, глаза — продолговатые, карие. Она то прищуривала их, то
открывала, перебирая пальцами полной и белой руки сборки ситцевой кофточки на груди.
Иван Шишкин, уставши наконец шататься по дорожкам, сел в тени старого вяза на скамейку, помещавшуюся у площадки пред павильоном, куда на летний сезон переселился некий предприниматель и
открывал там кафе-ресторан и кондитерскую. По краям площадки, перед скамейками стояли зеленые столики — признак того, что предприниматель уже
открыл свою летнюю деятельность к услаждению славнобубенской гуляющей публики. Экс-гимназист снял фуражку, обтер со лба пот, взъерошил немножко
волосы и закурил папироску.
Я не мог долго быть на палубе. Насекомые буквально облепили меня. Они хлестали по лицу, заползали в рукава, набивались в
волосы, лезли в уши. Я пробовал отмахиваться от них; это оказалось совершенно бесполезным занятием. В каюте было жарко и душно, но нельзя было
открыть окон из-за тех же самых прелестных эфемерид. Долго я ворочался с боку на бок и только перед рассветом немного забылся сном.
Через две минуты она снова появилась оттуда в кабинете в пышной белой блузе и с распущенными не длинными, но густыми темно-русыми
волосами, зажгла пахитоску,
открыла окно и, став на колени на диван, легла грудью на бархатный матрац подоконника.
«У нее нет ничего, — решил, глядя на нее, Подозеров. — Она не обрежет
волос, не забредит коммуной, не
откроет швейной: все это для нее пустяки и утопия; но она и не склонит колена у алтаря и не помирится со скромною ролью простой, доброй семьянинки. К чему ей прилепиться и чем ей стать? Ей нечем жить, ей не к чему стремиться, а между тем девичья пора уходит, и особенно теперь, после огласки этой гнусной истории, не сладко ей, бедняжке!»
Maman
открыла дверь, и Володя увидел Нюту. Она была в той же самой блузе, в какой ходила купаться.
Волосы ее были не причесаны, разбросаны по плечам, лицо заспанное, смуглое от сумерек…
Потом стало тихо, только доносились звуки со двора. И когда преосвященный
открыл глаза, то увидел у себя в комнате Катю, которая стояла неподвижно и смотрела на него. Рыжие
волосы, по обыкновению, поднимались из-за гребенки, как сияние.
Карточки Машиной мне не пришлось получить. Но у меня были ее
волосы: через Юлю мы обменялись с нею
волосами. И до сих пор не могу определить, что в этой моей любви было начитанного и что подлинного. Но знаю, когда я в честь Маши прыгал с беседки, в душе был сверкающий восторг, смеявшийся над опасностью; и когда я
открывал аптечную коробочку с картинкой и смотрел на хранившуюся в ней прядь каштановых
волос, — мир становился для меня значительнее и поэтичнее.
Нечесаные
волосы, закинутые кверху,
открывали невысокий и чрезвычайно чистый лоб.
Анюта убедила-таки меня проглотить две-три ложки супа и съесть куриную лапку. Она и Саша облекли меня в новое, модного тогда цвета морской воды платье. Отложной воротник
открывает ребячески-тонкую шею. Волнистые, непокорные
волосы по обыкновению рассыпаны. Глаза горят лихорадочно, как у кошки.
На одной из лавок сидела Мариула с устремленным куда-то вдаль взглядом своих черных, не потерявших девического блеска глаз, составлявших разительный контраст с седыми прядями
волос, выбивавшихся из-под головной повязки. Домаша некоторое время смотрела на сидевшую из полуотворенной двери, затем
открыла эту дверь совсем и вошла в горницу.
Ее великолепные черные, как смоль,
волосы, зачесанные назад и заплетенные в толстую косу, открытый высокий лоб, как бы выточенный из слоновой кости, большие черные глаза сияли тихим блеском доброты и мечтательности, а маленькие пунцовые губки при улыбке
открывали ряд жемчужных зубов.
Каштановые с сединою
волосы, причесанные назад,
открывали таким образом возвышенное чело, на котором сидела заботливая дума; из-под густого подбородка едва выказывался тончайшего батиста галстух, искусно сложенный; пышные манжеты выглядывали из рукава мундира, покрывая кисть руки почти до половины пальцев.
Признаюсь,
волосы встали у меня дыбом, но я зажмурил глаза, подумал, что иду на сражение, и,
открыв их, уже смелее шел за мертвецом.
Я присутствовала при туалете Капитолины Николаевны и помогала ей. Она восхитилась моим шиньоном, и я сейчас же причесала ее так, как сама причесываюсь. С большой гребенкой и с испанским костюмом; вышло прелестно! Я ей зачесала
волосы назад,
открыла ей лоб, подкрасила немножко глаза, и моя Капитолина Николаевна просто сияла.
Юрка, не стучась,
открыл соседнюю дверь, — Лелька хотела его остановить, чтоб постучал, да не успела. Спирька в очень грязной нижней рубашке сидел на стуле, положив ногу на колено, и тренькал на мандолине.
Волосы были взлохмаченные, лицо помятое. На лбу и на носу чернели подсохшие порезы, — как он тогда на вечеринке упал пьяный в оконные рамы. Воздух в комнате был такой, какой бывает там, где много курят и никогда не проветривают.
Игроки углубились в игру свою. На лбу и губах их сменялись, как мимолетящие облака, глубокая дума, хитрость, улыбка самодовольствия и досада. Ходы противников следил большими выпуклыми глазами и жадным вниманием своим полковник Лима, родом венецианец, но обычаями и языком совершенно обрусевший. Он облокотился на колено, погрузив разложенные пальцы в седые
волосы, выбивавшиеся между ними густыми потоками, и
открыл таким образом высокий лоб свой.
Мухоморов. Авось, обойдемся без последнего.
Открою тебе всю подноготную. Только поклонись, что не передашь секрета никому до поры до времени; ты, да я, будем одни знать, будем одни проводить от него невидимые проволоки, чтоб куклы плясали по нашему хотению. Даже матери твоей… самой матери не говори: знаешь,
волос долог… все дело испортит.
Она быстро вскочила с постели. Ее черная коса расплелась и волнистые
волосы рассыпались по спине и плечам. Она судорожно стала приводить их в порядок, затем
открыла шкаф, достала из него пальто и шляпу и начала одеваться.
Признаюсь, я не совсем понял, чту он мне этим хотел сказать, но всматриваюсь в него внимательнее — и
открываю, что этот его высокий бриллиантовый головной убор есть не что иное, как его же собственные длинные
волосы: все их пропушило насквозь снежною пылью, и как они у него на бегу развевались, так их снопом и заморозило.